Встреча с самой великой в мире виолончелью

С самой великой в мире виолончелью я встретился в 1956 году, в Америке… По–моему, я был третьим советским артистом, появившимся там после революции. Я играл в Нью–Йорке, в небольшом зале, знали меня мало, было немного народу, зато все виолончелисты Нью–Йорка пришли на этот концерт, а потом — за кулисы..

И пришел с ними один милый человек, Джером Ворбург, банкир и страшный любитель виолончельной музыки. И вот он спросил:

— Слава, хочешь взглянуть на Страдивари «Дюпор»?…

И тут меня затрясло. Дело в том, что все великие инструменты имеют имена. Обычно это имена великих музыкантов, которым они принадлежали. Однажды Дюпор играл в Тюильри императору Наполеону. И Наполеону так понравилось, что он сказал Дюпору:

— «Дайте–ка мне вашу виолончель, хочу попробовать сам»… Взял, уселся, и тут раздался истошный крик Дюпора. Дело в том, что у Наполеона на сапогах были шпоры. Но — поздно. Одной шпорой он уже процарапал виолончель…

Вот эту легендарную вещь с царапиной Наполеона мне и предлагалось посмотреть.

Ночь я не спал. Я думал об этой виолончели. Я понимал, что, поскольку никогда не буду ею обладать, может, не стоит и встречаться, но соблазн был велик, человек слаб. Наутро я отправился на свидание с ней. И мне ее показали…

Я попросил разрешения до нее дотронуться. И мне разрешили, а жена Ворбурга сделала «полароидный» снимок этого касания. Я коснулся мифа. И повез в Москву снимок — доказательство… Из Москвы меня вышибли 26 мая 1974 года. Все отобрав на таможне…

— Это же мои награды, — сказал я таможеннику, сгребавшему конкурсные медали, значок лауреата Сталинской премии.

— Это, гражданин Ростропович, — отвечал таможенник, — награды не ваши, а государственные…

— Но вот и международные награды, и они не из латуни, из золота…

— А это — ценные металлы, которые вы хотите вывезти за границу!…

Мне оставили только собаку Кузю. А в Англии бедного Кузю сразу схватили и бросили за решетку. В карантин. На полгода. И мне, самому оставшемуся без гроша, ничего не оставалось, как страдальца навещать и носить ему передачи…

Спасли друзья. Вдруг позвонил дядя Марк, Марк Шагал, и сказал:

— 10–го сентября открывается моя мозаика в Первом американском банке в Чикаго. Не смог бы ты сыграть на этом открытии Баха?…

Ну, я же не мог отказать дяде Марку. Взял аванс, прилетел в Чикаго, зашёл в гостиничный номер, услышал телефонный звонок, поднял трубку и услышал женский голос:

— Слава, может быть, вы меня не вспомните, я вдова Джерри Ворбурга. Он умер два года назад и перед смертью сказал: «Предложи нашу виолончель Ростроповичу. Если он ее не купит, пусть она навсегда останется в нашей семье»… Я знаю, купить ее вы не сможете, но звоню, выполняя последнюю волю мужа»…

Я покрылся мурашками от наглости и сказал:

— У вас единственный шанс безукоризненно выполнить волю вашего покойного мужа — немедленно прислать мне эту виолончель…

Вдова глубоко вздохнула:

— Хорошо, я сейчас посмотрю расписание самолетов и, если успею, пришлю ее вам…

И перед самым началом концерта распахнулась дверь, за ней стоял человек, держа в руках Страдивари «Дюпор». Я взял за горло это сокровище и на подгибающихся ногах отправился играть. В маленьком зале, у камина, я играл Третью сюиту Баха, все плыло у меня перед глазами, в руках моих пела моя виолончель…

Моя, потому что у меня был друг, Пауль Сахер, в Швейцарии. Я поехал к нему на другой же день и сказал:

— Ты можешь составить счастье моей жизни?…

Он спросил:

— Сколько?

И тут же выписал чек. А оформлена была покупка за один доллар. Так принято, когда продается вещь, не имеющая цены… И даже те деньги, которые я заплатил, — ничто, этот инструмент — достояние человечества. А я на нем играю….

С некоторых пор я не могу понять, где мы с ней разъединены. У меня есть портрет, сделанный замечательным художником Гликманом, он живет в Германии, ему за восемьдесят сейчас. На портрете виолончель стала таким красным пятном у меня на животе, вроде вскрытой брюшины…

И в самом деле, я ощущаю ее теперь так, как певец ощущает свои голосовые связки… Никакого затруднения при воспроизведении звуков. Она перестала быть инструментом…

Мстислав Ростропович