Действие происходит в 60-е годы.

— Вы и месяца не прожили, а уже такой разлад. Какая кошка меж вами пробежала? – Фрося допытывалась у девятнадцатилетней дочери Нины о неожиданном возвращении домой. Вернулась она от мужа, за которого чуть меньше месяца назад вышла замуж. Нина, опустив голову, стояла у печки и теребила кончик косы, боясь взглянуть на отца с матерью.

— Ну чего молчишь? Тебя спрашивают. – Подключился Григорий Иванович, сложив руки, как школьник за столом. Его чуть волнистые волосы с проседью напоминали о некогда пышной шевелюре. Руки – рабочие руки, знавшие и лопату, и грабли, и топор, весь подручный инструмент сельской жизни, — выглядели суховатыми, но крепкими.

Нина, чувствуя, как слезы готовы залить ее лицо, держалась из последних сил. Невысокая, на вид хрупкого телосложения, она приказала себе не плакать и стойко держалась перед родителями.

— Не захотел со мной жить Степан, сказал домой возвращаться.

— Как это так? – Григорий теперь уж совсем не понял случившееся. – Вы расписались месяц назад, родню собирали, Степка сватать приходил. Так чего же меж вами не заладилось, что ты домой прибежала`? Смотри, Нинка, если с твоей стороны выходка какая, то я не поддерживаю. Собирай узел и иди к мужу, там теперь твой дом.

— Погоди, отец, разобраться надо, — Фрося, видя, поспешность решения, остановила мужа, — не видишь, дочка сама не своя, пусть расскажет, как все было.

— Я сначала с мамой хочу поговорить, — сказала Нина, не поднимая глаз.

— Ну, с мамой, так с мамой, разбирайтесь тут сами. Говорил я сразу, что сомневаюсь, так не послушали. Уж больно быстро жениться договорились. – Григорий взял фуражку и ватник, вышел на улицу.

Нина с матерью долго шептались, Фрося вздыхала, что-то спешно говорила, дочь в чем-то клялась, убеждая мать, что нет на ней вины. Потом отправила Нину к старшей дочери, жившей своей семьей, а сама вышла во двор, где управлялся Григорий.

— Слышь, Гриша, зять-то наш чего удумал, говорит, Нина у нас «порченая», не захотел с ней жить.

— Как это? – Григорий бросил чурочку. – Как это «порченая»? Это когда она успела? Кроме Степки и не знала других, послушная у нас дочка. Или мы проморгали?

— Э-ээх, ты, отец называешься, сразу Степке поверил. А я вот дочке верю, клянется она, что до Степки ни с кем. Да и по ней видно, уж я свою дочь знаю.

— Если неправда, так зачем на Нинку наговаривать? И когда`? Через месяц. Раньше не мог сказать, да на ворота указать?

— Вот то-то и оно, что молчал зятек сколь времени, а тут, считай что, выгнал Нину. Чего ему в голову взбрело?

— Нет, я так не оставлю, — Григорий взял топор, — надо к сватам идти, да спросить, зачем девку позорят. Не хотели брать, так и не надо было.

— Гриша, топор-то брось, остудись чуток, на горячую голову не получится поговорить.

* * * * *

Жили Сотниковы через две улицы, а напротив – домишко, скорей избушка, от бабули Степкиной стояла. Там и жили молодые, пока Степан, высокий, плечистый, смуглый парень, не выпроводил жену домой.

Фрося с Григорием наведались сначала к зятю, зная, что вернулся уже с фермы. Степка убрал снег и сметал остатки метлой.

— Здорово живешь, зять, — Григорий подошел к Степке. – Ну, докладывай, что за нужда дочку со двора гнать было?

— И вам здорово жить, — Степка выпрямился, — я не гнал, я только предложил развестись.

— Ты умом не тронулся случаем? Вас для чего в сельсовете расписали? Девка дома воет, люди что скажут.

Степка отвел взгляд, снег падал ему за ворот, на лицо. – В общем, я ей все сказал… разводимся и все.

— Так ты причину скажи, — Фрося ждала признания Степки, — в чем дело-то, чем не устроила.

— Не буду я с ней жить и всё тут. – Он вцепился руками в черенок метлы, сжимая от волнения, заметно было, что непросто дается ему сказать самое главное. – Порченая ваша Нина.

Григорий непроизвольно подпрыгнул на месте, сжав кулаки: — Ежели так, чего молчал месяц? Сразу что ли не понял?

— Понял. Думал, стерпится. Не стерпелось, не люблю ее.

— Ах ты, супостат такой, попользовался и взапятки теперь, — Фрося тряслась от негодования. Как девке в глаза людям смотреть? Брешешь всё, не верю тебе, дочке верю, оговариваешь ее.

— Думайте что хотите, а я возвращаю вам вашу дочь. Бить не бил, пальцем не тронул. Так что забирайте в целости и сохранности.

— Ой, мамочки, худо мне, — Фрося схватилась за сердце, — где это видано, чтобы дитя родное, как ненужный мешок возвращали. Зачем она пошла за тебя треклятого, она и не смотрела на тебя, сам прибежал свататься.

— Фрося, присядь, присядь, на скамью, — Григорий поддержал жену, — мы сейчас к сватам пойдем, родителей его спросим, пусть отчет держат за сына.

— Ну ладно, не так я сказал, — стал оправдываться Степка, — но все равно жить не буду.

— Молчи, лучше молчи, а то я за себя не ручаюсь, — Григорий повел Фросю к калитке, но в этот момент Клавдия, мать Степана, сама вошла, как чувствовала, что у сына гости.

— А вот и сватья, — обрадовалась Фрося, — может, ты знаешь, зачем Степан дочку нашу позорит. Сначала взял в жены, а теперь на дверь указал. Да как же так можно? Разве вещь она какая?

— Ой, да я и сама не знаю, дознавались с отцом, молчал Степа, а потом признался, что Нина-то у вас уже другие подушки знала, видно был кто-то. А Степушка что? Степушка честно сказал: не смог простить и жить не смог.

— Ты, сватья, думай, что говоришь, — закричал Григорий, — не было такого, никого у нее до Степки не было. Честную дочку отдали, а сын твой в грязи вывалял. За что`? Не хочет жить, так бы и сказал, а оговаривать не сметь.

Клавдия, в цветастом платке, который был туго повязан, сощурила глаза и спросила: — Откуда ты знаешь? Я вот сыну своему верю.

— Тьфу на тебя! – Григорий в отчаянии готов был кинуться с кулаками на Степана, но сдержался. – Оставайтесь треклятые, а мы как-нибудь переживем, вытерпим все пересуды. Пошли, Фрося, нечего нам тут делать, пустомеля этот Степан, говорил я тогда, что сомневаюсь.

— Вещи-то дочкины дай собрать, да увезти.

— Да забирайте, увозите, — охотно согласился Степан, обрадовавшись, что тесть с тещей отступают.

— Дай мне два дня, приду в себя, на коне приеду, вывезу, — пообещал Григорий.

Они пошли по улице, глядя под ноги и не замечая встречных людей. – Ладно бы никто не узнал, так ведь люди будут спрашивать, а Клавдия будет нашептывать, сына оправдывать. И за что нам такое наказание? Сидела, сидела дома, а тут, откуда не возьмись, Степка налетел, как басурманин. Два раза на крылечке постояли, и в сельсовет потянул, Нина и одуматься не успела. А я обрадовалась: берут, так надо идти.

Ехали молча. И также молча внесли в дом вещи дочери. Фрося развернула перину, которую сама собирала для младшенькой, уложила подушки, которые были заранее приготовлены в качестве приданого. Вспомнила, как готовилась выдать Нину замуж, еще не зная, за кого пойдет; всплакнула от навалившейся несправедливости.

Прибежала Катерина, старшая дочка. Сразу подошла к Нине и обняла ее. И тут девятнадцатилетняя девушка, всё это время не проронившая ни слезинки (даже ночью в подушку не позволяла), уткнулась в плечо сестре и почти беззвучно расплакалась.

— Пойдем, расскажешь мне. Всё, всё расскажешь, легче будет, — предложила Катя и увела сестру в горницу.

Только в разговоре с Катериной младшая сестра стала понимать, что не замечала последние дни отчужденности Степана, а его хмурый вид ставила себе в вину. Приученная матерью, следила за порядком в доме, вкусно готовила, заглядывая в глаза мужу, словно говоря: «смотри, Степушка, для тебя стараюсь».

Вошла Фрося, села рядом с дочерьми. – Я вот что думаю: одна ли Нина ушла. А вдруг дитё будет? И что тогда делать станем?

— А что делать? – Катерина нахмурила черные брови, — на аркане Степку приведем, от родного дитя не открестится.

Взгляд Нины просветлел, предположение матери поманило крохотной надеждой, видно не остыли чувства, и она до сих пор любила мужа. – Не знаю, — искренне призналась она, — было бы хорошо, если бы маленький появился.

— Дуреха ты моя, дуреха, — с горечью сказала Фрося, — ладно, поживем, подождем, там видно будет.

— Ты вот что, приходи к нам почаще, с ребятишками посидишь какой раз, тебе надо из сердца выкинуть этого Степку, — сказала Катерина.

— А может уехать куда, — предложила Фрося, — в Каменке родня живет, так может туда ей переехать.

— Ага, мама, скажешь тоже, у родни прятаться. Чего она там делать будет в этой глухой Каменке`?

Все трое снова замолчали, каждый думал, как жить дальше. В сенях стукнула щеколда, послышались шаги, а потом и разговор: Григорий привел кого-то. По голосу поняли, что пришла Анна Кондратьевна, двоюродная сестра отца. Она сама открыла дверь в горницу, ее статная полноватая фигура появилась на пороге.

— По ком плачем? – Увидев угрюмые лица женщин, спросила она. – Чего потеряли? Сидите, как воробьи нахохлившиеся. – Ее громкий голос слышен был во всем доме.

— А ты Анна разве не знаешь, какая у нас беда, — начал рассказывать Григорий.

— Слышала я. И что теперь, садиться рядом и плакать`? – А ну, девки, встречайте гостью как положено, за стол хоть позовите. – Она была старше не только Нины и Кати, но и Фроси, и частенько бесцеремонно называла их «девками» — по-свойски, без всякой усмешки.

Наконец все вышли из горницы, накрыли стол и долго сидели, обсуждая случившееся.

— Ой, девчата, у меня уже уши устали слушать, хватит, я ведь о деле пришла говорить. В сельсовете хочешь работать под моим началом?

— Я? – Нина растерянно посмотрела на громкоголосую Анну.

— Ну а кто? К тебе обращаюсь. Бухгалтер мне нужен, а то счетовод дядя Петя, совсем уже с печи слазить не хочет, просит каждый день: «отпусти, Кондратьевна, цифры в глазах пляшут».

— Так я не умею.

— И, правда, Анна, откуда ей уметь, у нее же одна школа, — напомнила Фрося. – Просилась в город учиться, так мы отговорили, боялись этого города. А теперь хоть на улицу не выходи, все норовят узнать, чего это дочка так быстро от мужа убежала. Лучше бы она тогда в город уехала. А может и сейчас не поздно, отправим на фабрику работать, там после школы берут.

— Спрятать что ли хотите девку?! – Анна строго посмотрела на Фросю. – Значит, Нинка виновата, раз убежать надумала.

— Да ты что, — Фрося махнула рукой, — нет на ней вины, не думай даже.

— Так это вы так думаете, раз решили с глаз долой отправить. Уехать проще, а вот тут пересидеть, пережить, будь оно неладно это замужество, — тут силушки вот какие нужны, — она сжала руку в кулак. – Если не виновата, пусть смотрит людям в глаза и улыбается. А спросит кто, отвечает, что это Степка самодур, и она с ним жить не захотела. А остальные сплетни мимо ушей пропускать.

— Правильно, тетя Аня, и я так думаю, — поддержала Катерина.

— Ну а как она работать будет здесь, если не обучена счетоводному делу, — Фрося ухватилась за предложение Анны.

— Согласится, направление дадим на курсы. И в город ехать не надо, у нас в райцентре теперь обучают. Курсы ускоренные. Хочет, так пусть на молоковозе ездит, с шофером договорюсь. А хочет – так общежитие там временное дают.

— А если не получится у меня?

— Слушай, трусиха, на курсах учиться не страшнее, чем замуж выходить. Думай, скорей, а то другую найду.

Нина встала из-за стола и звонко, как пионерка, отчеканила: — Я согласна! Когда ехать?

— Вот это дело! Через неделю ехать.

* * * * *

Дни потянулись гораздо быстрее, в доме Павленковых появилось оживление, какое-то ободрение: дочка учится. За день она уставала сильно, дома еще задания выполняла, а уже к ночи помогала по хозяйству управляться. Потом ложилась спать и начинала думать про Степана, еще теплилась надежда, что придет он или встретит ее где-нибудь и скажет: «Всё неправда, возвращайся, Нина». И будут они жить долго-долго… С этими мыслями она засыпала.

Весной Нина уже устроилась работать в сельсовет, сидела, уткнувшись в работу, иной раз и головы не поднимая. Степка так и не пришел и не повстречался ей, видно другими тропинками ходит.

В один из весенних вечеров Катерина пришла к родителям и втянула Нину в горницу, горячо зашептала: — Ты только не реви, все равно уже разведены, жалеть не о чем.

— Чего случилось?

— Говорят, Степка жениться собрался.

— Как это? На ком?

— На Наташке Поповой. Помнишь, тихая такая, ходит, словно пава.

Наталью Нина хорошо помнила, всегда считала ее самой красивой на селе.

— Значит, Степа ее выбрал? – Губы Нины задрожали. Вроде только успокоилась, как новость вдруг оглушила ее.

— Только не плачь, утекла та вода, не вернешь.

— Чего шепчетесь, говори, чтобы и мы слышали, — Григорий позвал сестер к столу. Вместе с Фросей узнали о женитьбе Степана.

— Никогда не думал, что Сотниковы так обойдутся с нами, — охала Фрося, — да я теперь в глаза Клавдии плюну, а потом десятой дорогой стану обходить, знать их не желаю. Дочку со двора, и следом другую ведет.

— А я вот сейчас пойду и выскажу им за сынка, — Григорий стал собираться, натягивая сапоги.

Женщины кинулись к нему: — Брось, не ходи, а то дров наломаешь, так и до милиции недалеко. Напишут заявление, еще больше опозорят.

Григорий наконец натянул сапоги. – Нинка, ты чего молчишь`? Пошли со мной, в глаза хоть ему плюнешь.

— Папа, успокойся, — Катерина повисла на руке у отца. – Я бы и сама пошла, да ни к чему уже. У девчонки только все наладилось: успокоилась, работает, тетя Аня ее хвалит. А если пойдем, так снова душу разбередим, да и людям будет о чем посплетничать.

— И, правда, Гриша, сядь, остынь, — Фрося держала мужа за плечи, — люди и так разберутся, кто прав, кто виноват. Мне уже сколь раз говорили, что не верят Степану, а нас поддерживают. Пусть женится, может, уедут куда, чтобы глаза не мозолили.

Но Степан с новой женой никуда не уехал, так и остались жить в родном селе. Нина вскоре успокоилась, смирилась, старалась не думать о нем, хоть и больно было.

Летом в конторе было хорошо, в открытые окна доносился запах травы и листвы, в ветвях пели птицы. И она привыкла к этому чириканью – однообразному, успокаивающему. А еще радовалась, что стала снова ходить в клуб: каждую неделю привозили новое кино. Однажды перед сеансом Пашка Панчиков игриво взял ее под локоток: — Ну что, провожу потом? — Нина осторожно отстранилась. – Зачем? Дорогу знаю.

— Ну как зачем? Может, я женюсь. – Он с усмешкой посмотрел на нее.

— Была я уже замужем, так что не надо.

— Ну вот, была, значит, все знаешь. Пошли, Нинок, прогуляемся.

Девушка осадила его таким отталкивающим взглядом, что он поспешил скорей отойти.

Нина вспомнила этот случай и улыбнулась, мысленно похвалив себя, что раскусила легкомысленного Пашку.

Наступил обед, контора опустела, только Нина замешкалась. Послышались шаги на крыльце, деревянные половицы коридора скрипнули. Шаги были неуверенные, как будто кто-то первый раз вошел. Нина вышла посмотреть: в коридоре стоял молодой мужчина с чемоданом в запыленных ботинках, видно с попутки шел по проселочной дороге. Он поправил очки, увидев Нину.

— Здравствуйте! А где все?

— Здравствуйте! А вам кого надо? Обед сейчас. Подождите часок.

— Так мне председателя, — он подошел ближе, — у меня вот направление. Да он знает, наверняка, сообщили уже.

— Так вы наш новый агроном? – Догадалась Нина.

— Так точно! Агроном. – Он поставил чемодан, на лице появилась улыбка, из-за стекол очков девушка заметила любопытный, добрый взгляд. – Антонов Александр Васильевич, — бодро представился он.

— Нина Григорьевна – бухгалтер. Ну, пока только помощница, — смущенно добавила она.

— А в каком кабинете председатель`? Да и чемодан не знаю, где оставить.

— А вы у нас в кабинете оставляйте, тут до самого вечера открыто.

Он оставил чемодан, а запылившийся в дороге плащ так и держал в руках. – Вот я не сообразил: вытряхнуть же надо, — пошел на крыльцо. Нина достала чистое полотенце и показала на летний рукомойник. – Вон там умыться можно.

— Спасибо, это как раз и надо. – Остановился, посмотрел на девушку: — Вы уж, Нина Григорьевна, меня извините, вам обедать надо, а я отвлекаю.

— Ничего, я все равно задержалась.

«Надо же, в очках, такой молодой и в очках», — думала она. На селе в очках мало кто ходил, только те, кто постарше, поэтому непривычно ей было видеть на лице молодого мужчины очки в темной оправе.

— А вы к нам из самого города?

— Конечно. По распределению.

Нина подумала, что мужчина, наверняка, голоден. – А может вам тоже пообедать пока`? Правда, кормят сейчас на полевом стане, отсюда далековато будет.

— Да ладно, обойдусь.

— Не надо обходиться, пойдемте, я вас чаем напою, у меня с собой пироги есть, вчера с мамкой пекли. А еще сало есть. – Вы сало едите?

— А почему нет?! У меня вообще-то бабушка в деревне жила, так что я всегда приезжал. И сало очень даже уважаю.

Нина расстелила полотенце, выложила на него нехитрый деревенский обед. Александр посмотрел на еду: — Нет, это неправильно, вы себе принесли, так что не обязаны меня кормить.

— Ешьте, — Нина пододвинула нарезанное сало и пироги, — меня за это председатель только похвалит, — придумала она, что сказать.

— Ну ладно, у меня тут матушка на дорогу положила, — он достал сверток с едой, к которой так и не притронулся в дороге, смущаясь, взял кружку с чаем.

Председатель Николай Гаврилович и в самом деле похвалил Нину, что приветила молодого специалиста. Устроили Александра Васильевича на квартиру к пожилой одинокой бабе Глаше. Новый агроном оказался толковым и быстро прижился в конторе. Председатель гордился, что теперь у него специалист с дипломом. А если опыта мало, так на то есть бывший агроном, ушедший на пенсию, но готовый помочь.

Каждое утро Александр Васильевич (все звали его по имени-отчеству`), прежде всего спешил поздороваться с Ниной. – А сало, Нина, было хорошее, никогда такого не ел.

— Я бы еще принесла, да теперь до глубокой осени ждать надо. То были остатки, что сохранить получилось.

— Да я не к тому, я просто заметил, какое вкусное. – Он подошел, достал из внутреннего кармана пиджака шоколадку и оставил на столе.

– Ой, это зачем?

— Берите, Нина, это вам`! – И сам смутился и вышел из кабинета.

* * * * *

Нина и Александр переглядывались всё лето и ни разу не встретились в каком-то другом месте кроме конторы. Уже и дома знали про молодого агронома, заметили перемену в дочери: уходила с радостью, приходила с улыбкой. И только в конце августа тень тревоги появилась на ее лице: Александр ждал в гости мать.

— Нина, матушка моя приезжает, посмотреть, как я обустроился. Вот. – Он потирал руки, возможно от волнения. – Не посчитай за дерзость, но раз уж мы товарищи с тобой, приходи и ты посидеть с нами.

— Я? А понравится ли это вашей маме? И что я скажу`?

— Понравится, я уже давно написал, как ты меня встретила, как мы сдружились, какие здесь люди хорошие… Приходи, Нина, маме приятно будет. Да и мне тоже, — добавил он тихо.

Вечером Нина поделилась новостью с матерью. Григорий, взяв свежую газету, делал вид, что читает, а сам краем уха слышал весь разговор. – Вот что, чего тут думать, не один же он будет, мать все же приезжает, пусть сходит Нинка`. Только такое у меня условие: его зови к нам. Вот как сходишь в гости, так и зови. И поглядим, чего скажет.

Напрасно Нина боялась. Антонина Федоровна оказалась женщиной приветливой, общительной, и появление Нины ее только обрадовало. Уехала она через неделю, и Александр вскоре пришел в дом Нины.

Они потом встречались до самой зимы, а когда предложение сделал, девушка не решалась дать согласие. В конторе поглядывали на них одобрительно, строя догадки насчет будущей свадьбы.

Снег шел хлопьями, пушистым покрывалом ложился на землю. В доме была натоплена печка, накрыты столы, чувствовался запах выпечки. А за окном, у ворот, встречали молодых.

— Жених в очках, умный значится, — уважительно сказала тетка` Евдокия. Старшая сестра Екатерина тихо засмеялась: — Да Александр Васильевич и без очков умный, — она поправила цветастый полушалок и с гордостью посмотрела на Нину.

* * * * *

Через год молодой семье выделили дом, построенный как раз на такой случай: для молодых специалистов. А через пять лет у Антоновых было двое детей. Александра Васильевича за его знания и трудолюбие знали и уважали в райцентре, и предложили переехать, предложив повышение. Нина с Александром согласились. Больше всех сожалел председатель, думая, где взять такого хорошего агронома как Антонов.

Степан с Натальей поначалу жили тихо. А потом стали все чаще спорить, говорят, Наталья даже уходила от него – ревновал часто. И если бы не двое деток, то может и ушла совсем. Так и ходили угрюмые оба, словно непосильную ношу несли.

Родители Нины давно простили обиды бывшим сватам и здоровались при случае. Клавдия, встречая Фросю, виновато смотрела на нее, иногда спрашивая, как там Нина живет. Потом вздыхала и шла домой.

Уже когда выросли дети Нины Григорьевны и Александра Васильевича, о том случае, когда Степан сказал: «возвращаю вам вашу дочь`», на селе уже никто не вспоминал. Если только две соседки в разговоре о былом.

Александр Васильевич так и остался с семьей в райцентре, хотя звали его в город. А вот дети, сын и дочь, поступив в институт, вряд ли вернутся, будут пробиваться уже в городской жизни.

— Что поделаешь, — признавал право детей Александр, — вылетели из гнезда, дальше пойдут самостоятельно.

— Саша, ты поешь, да отдохни, а то опять с бумагами сидел до полночи, а сегодня воскресенье.

— Слушаюсь, Ниночка, так и сделаю, — он прилег на диван и почти сразу задремал. А она сидела за столом, глядя в окно, за которым шел снег – такой же пушистый, как в день их свадьбы. Подошла к мужу тихо, увидела, что уснул. Взяла покрывало и накрыла им, довольная пошла убирать посуду.

© Татьяна Викторова

Мы в Facebook: www.fb.me/whoiswho.media/
Мы в Telegram https://t.me/whiswh
Мы в Instagram https://www.instagram.com/whoiswho.media/
Наш Youtube канал http://bit.ly/whoiswho-youtube

Подпишитесь на наши авторские подкасты:

Apple: http://apple.co/39n87k0
Google: http://bit.ly/3ia89Qg