Завтра соревнования

Утром жена сообщила, что у нас скоро родится четвёртый ребёнок. И добавила:

— Купить квартиру нет денег. Значит надо получить государственную. Добиваться ты не умеешь, поэтому каждый год я буду рожать по ребёнку: если не можем взять качеством отца – возьмём количеством детей!

Придя к себе в Институт, я нерешительно приоткрыл дверь с табличкой «Дирекция». В кабинете было многолюдно. Директор Баламут и его заместитель Карлюга проводили совещание.

— Речь идёт о нашем престиже.. Мы должны перегнать остальные институты по всем спортивным показателям!! О! Вот и наша надежда! – Это он увидел меня.

Я застеснялся.

— Я не надежда… Я насчёт квартиры…

— Дом сдаётся через неделю, — торжественно сообщил Карлюга. – Вы у нас первый на очереди. Попрыгаем – и сразу новоселье.

— Куда попрыгаем? – спросил я, радостно улыбаясь.

— С парашютом. Завтра соревнования.

Я перестал улыбаться.

— Куда прыгать?

— На землю.

— А за-зачем?

— Вы что, не смотрите телевизор?- удивился директор. – Сейчас ведь это модно!

Киноартисты выступают на катке, певцы поют в цирке на трапециях… А нынче новое начинание: учёные устанавливают рекорды… Профессор Быков вчера боксировал на ринге, — он указал на сидящего на диване худосочного Быкова с опухшим носом и заклеенным тремя пластырями лицом. – Доцент Крячко в субботу участвовал в классической борьбе, сейчас отдыхает в реанимации… Теперь очередь за вами. Мы распределили оставшиеся виды спорта – вам выпал парашют.

При слове «выпал» у меня подкосились ноги.

— Когда прыгать? – еле выдавил я из себя.

— Завтра. В День Птиц — объявил Карлюга.

В поисках защиты я повернулся к директору. — Зачем птицам надо, чтобы я убился?

Директор подошёл и положил мне руку на плечо.

— Жилплощадь вы, как многодетный, получите в любом случае, но… Квартиры есть с лоджиями и без… Есть с видом на парк, а есть с видом на цементный завод. При распределении мы будем учитывать активное участие в общественной жизни института…

Наступила пауза. Я судорожно разжевал таблетку валидола и спросил:

— А если я не долечу до земли?.. Или пролечу мимо?.. Моя семья всё равно получит с видом на парк?

Карлюга душевно заулыбался:

— Вы же знаете наше правило: вдовам и сиротам – вне очереди!.. И не волнуйтесь так! – он ободряюще хлопнул меня по спине.- Вы будете не один, у вас опытный напарник! – он ткнул пальцем в бледного юношу в очках, забившегося в угол.

— Это аспирант, — объяснил Карлюга, — его всё равно должны уволить по сокращению штатов.

Я с детства панически боялся высоты. Голова кружилась даже когда я взбирался на стул, чтобы забить гвоздь. При слове «самолёт» у меня начиналась морская болезнь. Поэтому вечером, дома, я решил потренироваться: несколько раз попрыгал с тахты на пол.

… Назавтра меня и аспиранта-смертника повезли к назначенному месту в чёрном длинном микроавтобусе, похожем на катафалк. Следом в машине ехал Баламут — директор. За ним, в трамвае – группа поддержки: человек тридцать доцентов, кандидатов и профессоров.

Когда мы прибыли, нас встретил Карлюга и заказанный им оркестр, который грянул прощальный марш. Но поскольку оркестр был похоронный, то марш звучал уж очень прощально, даже лётчик прослезился. Троих музыкантов усадили в самолёт вместе с нами, чтоб они нам сыграли что-нибудь бодренькое, когда мы будем выпадать из самолёта.

Инструктор, тихий душевный человек, смотрел на нас с грустью и жалостью. Окинув взглядом мой живот, он велел выдать мне добавочный парашют. На меня навьючили ещё один рюкзак. Если аспирант был похож на одногорбого верблюда, то я напоминал двугорбого.

В воздухе инструктор ещё раз повторил все случаи, при которых парашют может не раскрыться, и на прощание троекратно расцеловал меня и аспиранта. Потом он поднял крышку люка, виновато посмотрел на меня и прошептал: «пора».

Я молча протянул ему конверт.

— Передайте жене. Если родится сын, пусть назовёт его моим именем.

Инструктор попытался меня успокоить:

— Это только в начале чувствуется страх, а потом уже ничего не чувствуется.

— Вперёд, камикадзе! – подбодрил лётчик.

Музыканты грянули «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг»!!! Я закрыл глаза и прыгнул. Когда я открыл глаза, я всё ещё был в самолёте, вернее, моя верхняя половина. Нижняя уже болталась в воздухе — я застрял в люке. Инструктор и аспирант навалились на мою голову, пытаясь выпихнуть меня, но безрезультатно.

— Надо его намылить, — предложил аспирант.

Тихий инструктор начал нервничать:

— Освободите проход! – кричал он. – Вы же заткнули соревнование!

— Как освободить? – в ответ прокричал я.

— Выдохните воздух!

Я издал протяжное «У-у-у!..», выдохнул из лёгких весь воздушный запас и провалился в пустоту. Кольцо я дёрнул ещё в самолёте, поэтому парашют, не успев раскрыться, зацепился за шасси, и я повис под брюхом самолёта.

Пилот стал выполнять всякие сложные фигуры, чтобы стряхнуть меня, но я висел прочно.

— Прекратите хулиганить! – кричал инструктор. – Немедленно отпустите самолёт!

Но я не отпускал. Инструктор до половины высунулся из люка и попытался меня отцепить. Внутри его держал за ноги аспирант. Инструктор уже почти дотянулся до стропы, но вдруг самолёт дёрнуло, и инструктор вывалился наружу. Но не один. Вместе с ним выпал и аспирант, который держал его за ноги. Каким-то чудом инструктор успел ухватить меня за пиджак. Аспирант летел чуть ниже, вцепившись в инструкторские ноги. Лететь стало намного веселей! Мы напоминали семью весёлых цирковых акробатов на трапеции.

Музыканты заиграли «Летите, голуби, летите».

Инструктор кричал, что аспирант пережал ему артерии и у него будет гангрена!..

Чтобы дать отдохнуть инструктору, я предложил аспиранту свои ноги – всё равно они болтались без дела. Но ноги инструктора были тоньше, за них было удобней держаться, и аспирант не хотел менять их на мои.

Сесть с болтающимся выменем из трёх тел самолёт, конечно, не мог. Он стал кружить над аэродромом и резко снижался, давая нам возможность прыгнуть на траву. Но отпадать надо было по очереди, начиная с аспиранта. Самолёт летел так низко, что аспирант уже волочился по земле, но ноги инструктора по-прежнему не отпускал и в конце аэродрома снова взмывал с нами в небо. Инструктор проклинал свои ноги и желал им отсохнуть вместе с аспирантом.

Музыканты играли «Небо наш, небо наш родимый дом!»

Бензин был на исходе. Из люка высунули палку с петлёй, поймали аспиранта за ноги, подтянули его к люку и стали втаскивать нас в обратном порядке: сперва аспиранта, ногами вперёд, потом инструктора, потом меня. Меня втянули до половины, и я снова застрял: голова моя летела в самолёте, ноги болтались в воздухе. Но уже было не страшно: самолёт шёл на посадку. Просто мне пришлось вместе с самолётом пробежать с полкилометра по посадочной полосе.

Никто не погиб, все были счастливы!

Оркестр сыграл свой самый весёлый из похоронных маршей.

Только инструктор не мог двинуться с места: аспирант всё ещё не отпускал его ноги. Он сжимал их железной хваткой. Пришлось отгибать его пальцы плоскогубцами.

Инструктора, освободив от аспиранта, поставили на ноги. И тут все увидели, что его брюки за время полёта очень укоротились, превратившись в удлинённые шорты. Но потом разобрались, что дело не в брюках – просто у инструктора за время висения под нагрузкой вытянулись ноги, и он стал похож на страуса.

— Завтра повторные соревнования, — объявил Карлюга.

При этом сообщении инструктор побелел, как мой нераскрывшийся парашют, и на своих страусиных ногах поскакал к телефону. Куда он звонил и что говорил, неизвестно. Но мне засчитали победу, — и в этом соревновании, и в следующем, и во всех остальных, которые состоятся в ближайшее десятилетие. Кроме того, был засчитан и мой рекорд по бегу: ведь я бежал со скоростью самолёта. Но поскольку бежала только моя нижняя половина, а верхняя летела, то результат разделили на два.

Но всё равно он оказался рекордным!

Александр Каневский