«На пробы к Климову я приехал за компанию с одноклассником, который хотел сниматься, но ему было страшноватенько ехать на «Мосфильм». Я впервые увидел такое количество пацанов и девчонок — целое море! Ходят в середине этого детского моря какие-то женщины, внимательно всех осматривают. Я заметил, что на мне их взгляд пару раз задержался. На третий раз женщина сказала, показав на меня: «У него синие глаза, сделайте фото». Меня подвели к окну, сфотографировали и увели за ширму. За ней сидели несколько человек, они спросили, как зовут, а потом говорят: «Твоя мама умерла…» И у меня откуда ни возьмись появились слёзы. Эти люди тоже прослезились…»

Герой Кравченко — насмотревшийся ужасов войны подросток, который стареет и седеет на глазах у зрителя. Известно, что для усиления этого состояния травматического онемения Климов снимал фильм в хронологическом порядке. Однако легенды о том, что режиссёр всячески издевался над юным актёром, пытаясь добиться желаемого эффекта, оказались спекуляциями. Напротив, режиссёр постарался обезопасить нервную систему Алексея с помощью психологов.

«Я тоже читал, что у меня был нервный срыв, что Климов меня чуть ли не бил, чтобы добиться нужной реакции. Это чушь! Никто меня не мучил, и я ни разу не страдал. Да, у Климова был колючий, цепкий взгляд, но он никогда на меня не кричал, просто говорил: «Нужно сыграть вот так». Он мог повысить голос на взрослых актёров, но на меня — ни разу. Наоборот, он всячески обо мне заботился. Ведь съёмки шли девять месяцев, из них шесть заняла экспедиция в Белоруссию, куда я поехал без мамы… Климов, например, позаботился, чтобы у меня на площадке была гитара. Ведь когда в перерывах тренькаешь на ней, успокаиваешься. А ещё он так боялся за моё нервное состояние, что выписал из Москвы психолога, который учил меня аутотренингу. Клиимов даже хотел в самых страшных, невыносимых по жестокости сценах снимать меня под гипнозом. Видимо, не верил, что ребёнок всё это вынесет. Хотя я даже в сцене на болоте, когда мой герой с головой закапывается в топь, попросил Элема Германовича: «Дайте мне сыграть самому, не надо никакого гипноза». Так вот, психолог надо мной «колдовал», и я выполнял его приказы. Но на самом деле я и его, и Климова обманывал — только делал вид, что погружаюсь в гипноз. Не хотел расстраивать режиссёра, он ведь так переживал за меня. Когда одному партнёру я признался, что притворяюсь, он сказал: «Да ладно, я же сам видел, как тебя загипнотизировали. Гипноз — это наука!» И Климова я тоже не убедил бы. Признался в этом обмане ему спустя много лет. И он мне не поверил».

Впрочем, легенды о строгой диете, которую пришлось соблюдать Алексею для поддержания образа голодающей жертвы войны, оказались правдивыми. «Это было. По 48 часов ничего не ел, только воду пил. До съёмок я был румяным, хотя и субтильным пареньком. А в фильме был нужен просто скелет. Это особенно видно в сцене, где мой герой в лесу трясёт деревья. Поэтому и голодал. Жители деревень, в которых снимали, постоянно пытались угостить меня пирожками. Климов запрещал. И всей массовке строго-настрого приказал — главного героя ничем не кормить. Но народ не унимался. И однажды я не удержался, угостился яблоками. Немытыми. На следующий день — дизентерия, температура, мне с каждым часом всё хуже. Климов и Алесь Адамович, писатель, автор сценария, прибегали, приносили какие-то таблетки. А я уже начинал бредить, но твердил, что завтра на съёмки пойду. Вызвали «скорую» и отвезли меня в больницу воинской части. Там сделали всего один укол, и все прошло».

После съёмок в фильме Кравченко спокойно вернулся к учёбе в школе, пережив короткий и яркий момент триумфа. Директор школы, в которой учился Алексей, не разрешала ему пропускать занятия ради съёмок и проб. Но юный актёр всё равно сбегал на «Мосфильм», а на следующий день не мог переступить порог школы, в которую его лично не пускала директор, испытывавшая к нему необъяснимую ненависть.

«Но потом всё изменилось. Ещё до выхода фильма для педагогов устроили на «Мосфильме» закрытый показ. Утром учителя пришли в школу все зарёванные, у всех носы красные. Я сижу, как всегда, на своей «галёрке». И тут педагоги один за другим начинают рыдать, благодарить меня за фильм, дарят букеты! Я был ошеломлён. Правда, директор, которая вела у нас физику, потом всё равно сказала: «Ну ладно, кино — это кино, а теперь, Кравченко, иди к доске отвечать…» Она знала, что ночью у меня была доозвучка, я не успел раскрыть учебник, но всё равно вызвала. Я молча стою — худой, коротко стриженный какими-то клочками. Моего героя стригли прямо в кадре — ножом, к которому приклеили длинные опасные лезвия… А ещё я был седой: меня покрасили несмываемой краской из аэрозольного баллончика. Когда вернулся со съёмок и вошёл в первый раз в класс, ребята испугались: «Лёха поседел!» И вот стою я, отощавший, седой — чистый «тифозник», а директор меня отчитывает и оскорбляет. И вдруг за меня вступился весь класс! Я аж расплакался и выбежал — не хотел показывать свою слабость.»

Баснословный гонорар в 3200 рублей Кравченко, живший с матерью-одиночкой, потратил на ремонт в квартире и покупку мебели, одежды и магнитофона с колонками.